Дым отечества [СИ] - Татьяна Апраксина

и без того красные от простуды глаза, и приказал приговоренного — отыскать и виновных в побеге тоже, трактирщика арестовать и предать суду, сотрапезников препроводить к отцу Джузеппе, доминиканцу, для исповеди и покаяния, гуляк найти и оштрафовать за нарушение общественного порядка, а ремесленников…

— Да черт с ними, — махнул рукой юный князь Фаэнцы. — Опомнятся, самим стыдно будет.

Приговоренный сыскался быстро. В осажденной Фаэнце боялись не только чумы, голода и кометы, но и вражеских лазутчиков и хитростей, а в последнее время — воров и грабителей. А потому наглухо темные по ночному времени улицы были, конечно, безлюдны — но вот во дворах и в домах не спали дежурные и дозорные — обычные горожане, не доверяющие квартальной страже и готовые пожертвовать сном ради безопасности. Будить соседей из-за нескольких странного вида ночных прохожих никто из них не стал, но память у дозорных к утру не отшибло, так что стражники по их указаниям прошли за беглецом след в след до самой внутренней стены, потратили сколько-то времени на ругань с караулом… а там плохо присыпанная пылью свежая земля, да и пятна. Разок-другой махнуть лопатой — и уже видно. Переглянулись, перекрестились, засыпали обратно, и, никому ничего не говоря, обратно в замок заторопились — докладывать, что дело вышло скверное.

В следующий раз дозорных выспрашивали куда подробнее, требовали приметы, ночь там не ночь. Рост, сложение, одежда, походка… к вечеру двоих из четверых удалось если не опознать со слов, то с уверенностью предположить, что речь идет о членах городского совета, один из которых, по странному совпадению, еще и приходился отцом начальнику караула, вдруг оказавшемуся таким раззявой. Князь потребовал обоих к себе — а они не очень и запирались. Солидно и с почтением объяснили молодому правителю, что стены возводились не по обычаю, без жертвы, потому и случилось обрушение; а на жертву был пущен человек пропащий и уже приговоренный, так что ж его жалеть — а не сказались, потому что дело тайное и посторонних глаз не терпит.

Асторре Манфреди — завитые волосы, золотые цепи, радуга камней на пальцах, — смотрел на почтенных горожан грустным понимающим взглядом. Эти люди клялись в верности — телом и душой — его Фаэнце и ему самому. Вернее даже сначала ему, а потом уже городу. А он-то думал, что самое большое зло — от предательства.

— Вы знаете, — спросил он так же грустно, — почему вы еще живы?

У старшего советника дернулась щека. Их князь был жалостлив и ему было трудно отнимать у людей жизнь не в бою и не по суду. Но уж решив — делал, опомниться не успевали.

— Потому что в городе уже и так вчера чуть чумные огни не зажгли с перепугу. Если я сегодня повешу вас за то, что вы положили человека под стену, то завтра кричать будут не о чуме — а о дьяволе. Этот слух не остановишь ничем. Поэтому вы уйдете отсюда, пойдете все втроем к отцам-доминиканцам и примете то покаяние, которое они на вас наложат. Если вас спросят другие — придумайте причину, какую хотите. Я своей властью дозволяю вам лгать. Если вы расскажете правду, у меня не будет причин отводить свою руку. Вчера под стеной по моему приказу зарезали шпиона, пытавшегося перебраться на ту сторону. Ступайте. Я не хочу вас видеть.

— Вы предполагаете, что против нас используют чернокнижие? — спрашивает д'Эсте. Не нужно быть наблюдательной остроглазой цаплей, чтобы заметить прибившегося к твоему кортежу монаха-доминиканца, который вез письмо для Его Светлости.

— Я, — пожимает плечами Корво, — не хочу, чтобы колдовство влияло на исход кампании.

«Самое странное, отец мой и господин, было даже не в его словах. А в том, что я им удивился. Казалось бы — в мире достаточно суеверных людей. И в нем едва ли не больше людей, что готовы раздуть любой слух о ведовстве, чтобы очернить противника и тем лишить его поддержки. Особенно, если речь идет об осаде. Но если так, то об этом будут шептать, говорить и кричать. Однако, даже в рядах ромской армии ни братьев Манфреди, ни совет Фаэнцы чернокнижниками не называет никто. А капитаны под началом Корво склонны объяснять присутствие доминиканцев тем, что Его Светлость столкнулся с чем-то нехорошим во время пребывания в Аурелии и с тех пор предпочитает излишнюю бдительность недостаточной».

* * *

Свиток в чехле, чехол в футляре, на футляре — печать, на завязках — вторая. Простые восковые кругляши, половинка черная, половинка белая. И оттиск прощупывается легко, лев с ключом. Чтобы узнать отправителя, футляр вскрывать не нужно — мирные псы Господни из города Болоньи. И, чтобы адресата узнать, тоже не нужно — раз уж письмо пришло сюда. Его Светлость кивает и Агапито Герарди снимает печати, выпускает письмо на свободу и, увидев надпись «в собственные руки», так и передает, в собственные руки.

Через четверть часа письмо возвращается к нему.

— Читайте, — приказывает Его Светлость.

Желтая равнина, черные фигурки букв, каждая чуть по отдельности, наособицу. Странная рука. Благодарности. Да, солдаты, вернувшиеся в Болонью из Фаэнцы, привлекли внимание Трибунала. А их офицеры — вдвое. Нет, на них нет и следа черного колдовства, но есть следы иного… На допросе показали, что по желанию своего господина, Джованни Бентивольо, явились в город Фаэнца — однако, по приказу того же господина, сказали там, что распоряжений у них не было и что они своей волей хотят служить городу и дому Манфреди, и поклялись именем и кровью Господней, что обязательства их продлятся до окончания войны.

«Клятвопреступление, — отмечает Герарди. — Впрочем, не первое и не последнее — а, стало быть, дело не в том.»..

Он любит загадки, а больше прочих — загадки Его Светлости, и потому герцог часто их загадывает, а не говорит прямо. Клятвопреступления на полуострове не в диковинку: нарушаются клятвы брачные и родовые, данные своей честью и именем Господним, разрушаются военные и политические союзы. Если бы предательство можно было замешивать вместо муки, мы никогда бы не голодали…Так в чем же дело на сей раз?

Армия Бентивольо ушла из Фаэнцы по воле своего господина, нарушив клятвы, данные городу и Асторре Манфреди. Горожане нажелали отступникам множество несчастий, а отряды не остались в долгу — им, видите ли, не заплатили обещанное за службу. Если бы из брани и проклятий можно было возводить стены, Фаэнца стала бы неприступна… Но и что тут такого?

Что… А вот это как понимать? Заядлым человеком оказался капитан